«Революционными коммунистами должны быть те, кто, коллективно закалены опытом борьбы с вырождением пролетарского движения, твердо верят в революцию и страстно желают ее, в отличии от тех, кто верит, что может претендовать на признание, ожидает причитающегося платежа, и впал бы в отчаяние и уныние, если бы срок платежа был отложен хотя бы на один день».

Так мы писали в “Party and Class Action” в 1921 году. С тех пор прошла не один, а тысяча сроков, и все, кто нетерпелив или не верит революции, уже не впадают в отчаяние из-за ее “необъяснимой” задержки, а теперь открыто заявляют, что сама “действительность” опровергнет марксизм, заставив нас – “талмудистов”, “догматиков”, “сектантов” – стоять в стороне от действительности и реальной жизни масс. Это обвинения, которые всегда выдвигались против марксистов на протяжении всей истории и достигли своего апогея в нынешнюю историческую фазу абсолютного господства буржуазии, которая началась именно со сталинистского перерождения Коммунистического Интернационала, краеугольным камнем которого было утверждение, что партия должна всегда, в любой ситуации “присоединяйтесь к массам”. Мы последовательно опровергали подобные обвинения, но мы также решительно утверждали с самых первых зародышей этого нового вырождения, вопреки представлению о том, что партия должна всегда объединяться “с массами”, что пролетариат не является классом без коммунистов. Партия, которая есть и остается таковой лишь в том случае, если она умеет сохранять в целости, особенно при пролетарских поражениях, революционную теорию и программы.

Именно в таком решающем тезисе иммедиатический оппортунизм видит, что мы ставим себя “вне действительности”, а наше “догматическое” утверждение коммунизма противопоставляем самой действительности.

Но как они хотят объяснить, что только “догматический” коммунизм способен дать материалистическое объяснение действительности, тогда как все другие “более реалистические” взгляды категорически от него отказались? Они начали с утверждения, что они “ближе” к массам. Укорененные в резком оппортунизме, они утверждали, что централизованная партия и государство жертвуют “автономией” пролетариата. Они утверждали, что теория основной функции партии в революции и на протяжении всего исторического периода, который закончится уничтожением мировой буржуазии, препятствует самой революции. Напротив, наш тезис-теорема противоположен и точен: только партия обладает сознанием будущего исторического курса и волей к достижению конкретных целей, для которых восстание, управление, диктатура и классовый экономический план являются задачами партии; и именно по этой причине на протяжении всего своего длительного исторического пути к революции класс все больше опирается на партию, отличая ее от других преходящих образований. Таким образом, «класс является таковым лишь постольку, поскольку он имеет партию».

Революция - самое авторитарное явление, мы всегда так говорили. Для каждого очевидно, что власть буржуазии сосредоточена и централизована в ее государстве.

На чем держится авторитет пролетарского классового движения? Организм революционных рабочих во всех странах не ограничен ни временем, ни пространством, не делает различий между расами, нациями, профессиями и даже поколениями. Это обширное сближение последовательных борцов революции со всех берегов и всех возрастов. И единственным органом, который допускает его живой синтез, является политическая партия, коммунистическая партия, базирующаяся на международном уровне.

В “Основах революционного коммунизма” мы писали:

«Поэтому партия и государство лежат в основе марксистской точки зрения. Вы либо принимаете, либо отвергаете это. Искать класс вне своей партии и своего государства — это пустая трата сил, а лишить их класса — значит повернуться спиной к коммунизму и революции».

В этом заключается суть нашего видения, и поэтому мы выступаем за свод доктрин, которые никому не позволено менять на протяжении всей истории, от ее появления до исчезновения классов. Означает ли это, что мы “догматичны”? Мы никогда не поддавались такому обвинению, но вместе с тем мы всегда обнажали ту обманчивую путаницу, которую буржуазия и оппортунизм хитро скрывали в самом понятии догмы. По этому поводу мы писали в “Экономической и социальной структуре России сегодня” (часть первая, 95):

«Догма возникла в определенное время и в определенном обществе как первый зародыш науки, и не абстрактной науки, а науки, которая была инструментом практики: как для передачи традиций практики (опыта, даже примитивной социальной деятельности), так как и основа практических норм этического кодекса. Догматическая форма возникла из интересов классов, желавших сохранить социальную структуру и контроль над ней. Религия не для нас и появляется не как ответ на необходимость познания мира, а на гораздо более раннюю и всепоглощающую потребность управлять обществом.
     «По существу для марксиста догмы исторически были руководством к действию. Поэтому фраза о том, что марксизм — это не догма, а руководство к действию, является вздором, когда ее произносит марксист.
     «Это заставляет нас запутаться в двух буржуазных позициях: во-первых, современная классовая наука вышла из оков откровенных и авторитарных догм и, таким образом, делает равным законом для них, буржуазных повелителей, и для нас. Другой, что осуждением фидеистических догматов было сделано все необходимое для того, чтобы иметь право руководить человеческой деятельностью, и период революций закончился»

Понятие догмы как истины, раскрытой сверхъестественной сущностью, на понимание которой обычные смертные не могут претендовать, а лишь только могут уважать и повторять, является понятием, которое социально и исторически мертво и похоронено. В этом смысле марксизм есть крайнее отрицание всякого догматизма. Однако именно для того, чтобы не допустить путаницы с предполагаемым антидогматизмом буржуазии, марксизм всегда заявлял, что истина в классово разделенном обществе является классовой истиной. Следовательно, в отличие от правды правящего класса, революционный класс должен лишь отстаивать свою собственную истину. Именно такое утверждение, отрицая противоположную истину, кажется догматическим всем, кто ищет “абсолютную истину”. Чего они не понимают, так это того, что истина правящего класса также является истиной и может быть опровергнута только противоположной истиной, революционной истинной. Особенно в нереволюционные времена, чтобы последняя не была полностью затемнена легко узнаваемой и приемлемой истиной господствующего класса, становится необходимым, если потребуется, утверждать ее догматически. В этом “догматизм” и “сектантство” нас, и Ленина: уверенность, что всякой истине капиталистов противостоит пролетарская истина, даже если последнюю трудно разглядеть теми инструментами анализа, которые могут быть доступны только самой буржуазии. Наши оппоненты всегда говорили, что это означает отрицание “реальности”, но мы всегда позволяли им ругаться и шли вперед.

Одним из величайших примеров “антидогматизма”, внутренне противоположного нашему методу, был знаменитый XX съезд КПСС в 1956 году. Так называемый “творческий марксизм”, когда-то отстаиваемый Сталиным, дошёл до крайности в обвинении против него самого Сталин в “догматизме”, подкрепленный цитатами Ленина; цитатами, которые фальсифицировали его гораздо хуже, чем Сталина. Комментарий к такой дальнейшему выражению и отказу от марксистских принципов мы назвали “Диалог с мертвыми” именно для того, чтобы подчеркнуть, что у нас больше не может быть никакой связи с живыми, какой мы когда-то имели с самим Сталиным, даже если это была жестокая битва.

Хрущев утверждал: «Мы не можем рассматривать теорию догматично, как люди, оторванные от жизни… Теория — это не собрание окаменевших догм и формул, а воинственное руководство к действию. Теория, отделенная от практики, мертва». А Микоян в опровержение: «Большинство наших теоретиков лишь повторяют и маскируют в разных формах уже известные цитаты, формулы и тезисы». И Суслов: «Наша работа происходит в механическом повторении известных формул и положений, в результате чего образуются педанты, догматики, оторванные от жизни. Наша пропаганда была направлена на прошлое, на историю, в ущерб действительности».

Для марксизма эти личности не только фактически все мертвы в настоящем, как мы полагаем, но и всегда были мертвы, хотя при жизни они имели наглость цитировать Ленина из его ранних работ, в которых он утверждал, что теория Маркса не должна быть рассматривается как нечто законченное и неосязаемое, поскольку оно содержит общие директивы, применимые в частности к Англии. Таким образом, в приведенном выше диалоге мы комментируем это их сомнительное утверждение:

«Ленин вел тогда ожесточенную борьбу с двумя крыльями русского антицаристского движения: народниками, отказавшимися принять марксизм, утверждающими, что в России социалистическая задача стоит у собственников-крестьян, а не у рабочих, — и легальных марксистов, которые опираясь на экономическую версию Англии и политическую Европы вывели из марксизма вывод, что в России для борьбы с капиталистическими предприятиями необходимо соблюдать нейтральную позицию по отношению к самодержавному правительству. Ленину необходимо было в этот момент построить революционный метод, который объединил бы сиюминутное боевое действие с классовыми целями пролетариата, и он заложил на этих двух крыльях фундамент своего монументального исторического здания.
     «Молодой Ленин не мог знать от взрослого Ленина, что теория с самого начала является “полной и неосязаемой”, что тот, кто легко откажется от нее, теряет все. Однако уже в его юношеской формуле в центр теории Маркса ставятся краеугольные камни и общие установки, действующие повсюду. Что это? Все творчество и сама жизнь Ленина отвечают, а не два предложения (...) Наше право уберечь Ленина от шайки “догматиков” состоит в том, что он сам всю свою жизнь держал этот термин как титул чести и как противоположность оппортунисму и “свободной критики”».

История “антидогматических” крестовых походов не закончилась в 1956 году. Напротив, это всегда было рефреном иммедиатистского оппортунизма, еще хуже когда он позиционировал себя “левым”. Подобные тенденции постоянно пытались изобразить наш непродуктивный организационный выбор как показатель кризиса нашего метода и, в частности, нашего организационного принципа, который мы называем “органическим централизмом”, который для большинства является просто пустой формулой, маскирующей “бюрократический централизм”. Они предлагают нам отказаться наконец от нашего “сектантства” и встать наконец на путь “диалектического материализма”, т. е. отказаться от левой традиции, чтобы перейти к другим “более искренним” революционным традициям. Максимальное усилие представителей этой породы, прошедших по коммунистической лестнице лишь тысячную долю ступеньки, состоит в том, чтобы проповедовать неосвобожденным коммунистам: завидуйте своим угнетателям, подражайте им и станьте освобожденными! Одним словом, их цель не в том, чтобы направить революционный пролетариат против капиталистического общества; напротив, они черпают свое политическое кредо из поздней буржуазной революции и не понимают, почтенные принципы буржуазной революционной эры в настоящее время лишь жалкие кусочки.

По их мнению, диалектика, заменяющая наше так называемое “сектантство”, должна научить нас тому, что мы не обладаем монополией на борьбу за коммунистическое сознание. Напротив, эту борьбу возглавляют многие группы и партии, а мы не осознаем этого именно потому, что страдаем болезнью догматизма и сектантства. Тогда мы возразим им, что все те, кто думает, что коммунизм состоит в пресном освобождении человеческой личности, а не в интеграции индивидов в общество, которое, наконец, станет гуманным и не основанным на классовом угнетении, где утверждается человек как вид а не человек как личность, они добавляют к обвинениям в догматизме против нас еще и в утопизме и научной слепоте. Они утверждают, что современная наука, укорененная в буржуазных ценностях, настолько возвышает человеческую личность, что делает каждого человека центром Вселенной. А поскольку наука всегда “нова”, мы были бы не только догматиками, сектантами, утопистами, но и талмудистами. Мы всегда упорно возражали и возражаем, что, напротив, если бы мы писали учебник марксистской философии, мы приветствовали бы в нем эту хорошо найденную формулу: «наука есть повторение старого».

Пусть наши оппоненты и дальше видят в этом чистый и простой “догматический мистицизм”; мы, как обычно, не будем менять ни запятую ни в нашей программе, ни в нашем методе работы, и не говоря уже о пересмотре принципа органического централизма.

В борьбе за политическую власть пролетариату понадобится орган, который одновременно представляет его власть и знает, как действовать единым и сплоченным образом, чтобы придать действиям пролетариата максимальную революционную эффективность.

Такая установка, которая, кроме сплоченности и решительности в действиях, должна обладать еще и способностью адекватно оценивать исторические переходы, зависит от способности давно предвидеть и быть теоретически подготовленными к ним: вот он, материалистический, вовсе не мистический, смысл нашей упорной партийной работы, имеющая драгоценный и фундаментальный исторический ориентир в блестящей победе Октября. Это работа одной партии, осуществляемая в постоянном и непрерывном противостоянии деятельности всех остальных. Поэтому наша заключительная теорема ясна: неверно, что наш здоровый догматизм и здравое сектантство мешают нам видеть жизнь, которая течет вокруг нас; напротив, это правда, что они как раз и являются предпосылкой как для признания в этой жизни сегодня жизни классового противника, так и для утверждения завтра жизни пролетариата и Человечества над смертью буржуазии и оппортунизма.